Бабушкины рубли

Бабушка умерла во вторник, а в среду Дима нашёл клад.

Не в переносном смысле, а в буквальном. Жестяная коробка из-под печенья, спрятанная в диване. Внутри — купюры. Старые, бумажные, настоящие. Двести семьдесят три тысячи рублей.

Дима держал их в руках и не мог вспомнить, когда последний раз видел наличные. Лет пять назад? Семь? Деньги пахли пылью и чем-то ещё — то ли временем, то ли свободой.

— Ого, — сказала жена Лена, заглядывая через плечо. — Это же…

— Тише.

Он закрыл коробку. Стены в квартире были тонкие, а у соседа Михалыча рейтинг 950. Такие обычно сообщали куда следует.

Они курили на балконе — последняя легальная вредная привычка, но только если сигареты отечественные — и думали, что делать.

— Сдать, — сказала Лена. — Ты же знаешь, что бывает за хранение.

— Знаю.

— Мой брат сдал двадцать тысяч, получил пятнадцать тысяч баллов и путёвку в санаторий.

— Тут двести семьдесят три тысячи.

— Ну и отлично! Нам хватит на первый взнос по ипотеке. В цифре.

Дима молчал. Где-то внизу, на детской площадке, ребёнок запустил дрон. Дрон взлетел на два метра и упал — превысил разрешённую высоту для игрушек категории Б.

— Я хочу их потратить, — сказал он наконец.

— Что?

— Потратить. По-настоящему. На что захочу.

Лена посмотрела на него как на сумасшедшего:

— Их не принимают. Нигде. Уже три года.

— Есть места, где принимают.

Через неделю Дима стоял на окраине города, в промзоне, перед дверью с облупившейся краской. Над дверью висела выцветшая вывеска: «Ремонт обуви».

Он постучал условным стуком — три коротких, два длинных. Это ему сказал человек, который знал человека, который когда-то работал с человеком, у которого был рейтинг 312.

Дверь открылась.

Внутри было что-то вроде магазина. Или музея. Или машины времени.

На полках стояли: банка растворимого кофе без акцизной марки, сигареты с незнакомым названием, шоколад в яркой обёртке с иностранными буквами, книга в мягкой обложке («451 градус по Фаренгейту», гласила надпись — Дима не знал, что это, но название звучало запрещённо).

За прилавком сидел старик. Настоящий старик — без браслета, без линз, в очках с толстыми стёклами.

— Бумага? — спросил он вместо приветствия.

Дима кивнул и положил на прилавок десять тысяч.

Старик взял купюру, посмотрел на свет, понюхал.

— Настоящая. Редкость. Молодёжь уже забыла, как они выглядят. — Он спрятал деньги в карман. — Что хочешь?

Дима оглядел полки. Сердце билось так громко, что казалось — браслет сейчас зафиксирует аномалию и вызовет наряд.

Но браслета не было. Он оставил его дома, «забыл». Штраф за это — пятьдесят баллов и предупреждение. Мелочь.

— Кофе, — сказал он. — И шоколад. И… можно ту книгу?

Старик усмехнулся:

— Хороший выбор. Ты её прочитай — поймёшь, зачем пришёл.

Дома, пока Лена была на работе, Дима заварил кофе. Не тот, что по талонам — бледный, с привкусом цикория и одобрения Роспотребнадзора. Настоящий. Горький. С запахом далёких плантаций и чьей-то нерегулируемой и небезопасной жизни.

Он откусил шоколад. Тот таял на языке — слишком сладкий, слишком неправильный, слишком свободный.

Потом открыл книгу.

«Жечь было наслаждением», — прочитал он первую строку и почему-то рассмеялся.

Деньги кончились через четыре месяца. Дима не жалел ни об одном потраченном рубле. За это время он попробовал виски (ужасный, изумительный), купил жене духи (её рейтинг упал на десять баллов за «нетипичное потребление», но она сказала — плевать), нашёл старый айпод с музыкой, которую никто не одобрял.

А потом он снова пришёл к старику.

— Кончились? — спросил тот.

— Да. Но я хотел спросить… — Дима замялся. — Откуда это всё? Как вы…

Старик снял очки, протёр их полой рубашки.

— Я помню, как было раньше. Помню магазины, где можно было купить что угодно. Помню, как деньги были просто деньгами — без категорий, без сроков, без присмотра. Знаешь, что было самым главным?

— Что?

— Можно было не объяснять, зачем тебе что-то нужно. Просто хочу — и всё. Вот это «хочу» у вас отняли. Не деньги — право на желание.

Дима молчал.

— Ты вернёшься, — сказал старик. — Все возвращаются. Но в следующий раз приходи не с бумагой. Приходи с чем-нибудь, чего у них нет.

— С чем?

Старик улыбнулся:

— Со временем поймёшь.

Лена встретила его на пороге. На её лице было странное выражение — не страх, не злость. Что-то другое.

— Михалыч приходил, — сказала она. — Спрашивал, почему у нас аномалии в потреблении.

— И что ты ответила?

— Что мы экспериментируем с одобренными рецептами.

— Он поверил?

— Нет. — Она помолчала. — Но у него рейтинг 950. Ему не выгодно нас сдавать — за ложный донос снимают тридцать баллов.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Впервые за долгое время — просто так. Без причины. Без одобрения.

Браслет на запястье Лены мигнул:

«Зафиксирован необоснованный смех. Возможные причины: нервное расстройство, употребление нерегулируемых веществ, радость. Уточните причину для корректного начисления баллов».

Она не ответила.

Снаружи темнело. Где-то в городе система считала деньги, баллы, шаги, вдохи. Но здесь, в маленькой квартире на девятом этаже, двое людей пили чай (обычный, одобренный, краснодарский) и молчали.

И в этом молчании было что-то, что система пока не научилась измерять.

декабрь 2025